– Т‑т‑так, – заикаясь, ответил Радевич.
– Знаю я его. А точнее, их. Немцы из Лейпцига, обуви их сносу нет. Я тоже эти ботинки предпочитаю, – и с этими словами Георгий Иванович указал на подошву полуботинок Турнезена. На подошве четко было видно клеймо: «Mey und Edlich».
– Что же это… – Радевич вдруг резко развернулся и выбежал из камеры.
В коридоре раздался его крик:
– Чертежи! Чертежи!
Когда Мамонтов, Торопков и Родин вбежали в кабинет начальника жандармерии, благо был он неподалеку в подвале, то застали подполковника, отпирающего сейф своим ключиком на цепочке.
– Господа, прошу вас отвернуться, я должен ввести секретный код, – прошептал он, начиная медленно поворачивать кодовый диск.
– Да брось, Евгеша, – прервал его Мамонтов, – все знают, что кодом стоит дата твоего дня ангела и что ты всегда грозишься поменять, да боишься, что забудешь! Ну, открывай скорей!
С криком облегчения Радевич извлек наконец из сейфа папку с чертежами.
– Фу, все на месте! Я, признаться, боялся, что все возгорится, как у этих престидижитаторов[10]! Нет, все в порядке, значит, и у меня все будет в порядке!
– А разрешите-ка взглянуть, – полюбопытствовал Родин.
– Что вы, – покачал головой Радевич, прижав папку к груди, как младенца, – это государственная тайна, и я просто не имею… – но увидев взгляд Мамонтова, он покорно развязал тесемочки и положил на стол перед собой тонкие листы, покрытые мелкими штрихами чертежей. – Вот! Видите, все в порядке! Меня не так-то просто сбить со следа!
Родин взял один из листов и внимательно изучил.
– Владеете ли вы итальянским, господин Радевич? – спросил он после долгой паузы.
– Нет, – ответил тот после некоторого раздумья.
– Читайте.
В самом низу листа было написано, в самом деле по-итальянски, следущее: «Miglioramento del progetto della casa principale a due piani e il maniero del nord ala signore Strilnikov…»
И красовалась размашистая подпись: «Capo architetto Lorenzo Biazzi».
– И что же это значит? – дрожащим голосом спросил Радевич.
– Проект усовершенствования главного двухэтажного жилого дома усадьбы сеньора Стрыльникова, а также северного флигеля, подписанный главным архитектором Лоренцо Биацци. Не настоящим, конечно. Это в самом деле чертежи, только не те, господин подполковник. Настоящие чертежи оружия и расчетные схемы взрывчатого вещества исчезли.
Последняя ниточка была оборвана.
* * *
Родин сразу нашел зарешеченное окошечко камеры, в которой содержался Турнезен, и деревянные нары, прикрученные к полу прямо под ним. Вот даже кровавые разводы на стенах до конца не затерли. Родин встал на колени и просунул руку между прутьями решетки. От его вытянутых пальцев до изголовья нар было пару саженей. Мог ли этот таинственный кто-то опустить паука на нитке или по трубке прямо на спящего Турнезена? Мог.
Родин встал, отряхнулся и подошел к недоумевающему дворнику.
– Скажи-ка, любезный, – спросил он, – давно ли тут служишь?
– Да уж третий десяток пошел, – отвечал дворник.
– Это хорошо, значит, все знаешь.
– Ну скажете уж, барин, – улыбнулся дворник, – все не все, а кой-чего примечаю.
– А вот скажи мне, голубчик, не видал ли ты вчера вечером тут чего подозрительного? В этом самом дворике?
В ответ дворник засмеялся, показывая длинные прокуренные зубы.
– Да че ж тут, ваше высокородие, может быть подозрительного? Тут же, сами знаете, с этой стороны – полицейское управление, а с этой – жандармское, ворота железные и стражник стоит. Сюда и мышь не проскочит!
– А припомни, что тут было вчера, в этом дворике?
– Известно что: утром – развод жандармский, потом – полицейский. Потом развод агентов из сыскного, эти чуть попозже. Потом – строевая подготовка жандармская, потом – полицейская. Потом – опять развод… Потом огневая была у жандармов, вон как всю северную стену изрешетили, опять штукатурить надо… Потом прогулка у арестантов, но это только у полицейских, политических-то из каземата не выпускают. И вечером – тоже разводы. Что ж тут может быть подозрительного?
Родин замолчал, а словоохотливый дворник рассказывал дальше.
– Ну и под ночь уже – развод сыскных, этим-то самое милое дело ночью шлёндать. Ну а как с разводами кончилось, тут и наш черед настал – я подметаю да грязь вывожу, гильзы стреляные, ежели что, тут ребята стены подштукатурят или побелят, вот так мы – вечерами работаем. Днем-то тут растопчут, да.
– А вчера вечером кто тут, кроме вас, штукатурил или белил?
– Стену главного здания штукатурили, было дело, – дворник степенно показал на кусок стены над зарешеченными окошечками. – Недавно совсем штукатурили, и опять, значит. Ну а что – здание старое, штукатурка сыплется.
– А кто штукатурил? Не знакомый ли ваш?
– Э, нет, барин! Я их и не знал никогда, штукатуров-то, они каждый раз новые. Это мы, дворники, к участку прикреплены и ни ногой отсюда. А штукатуры, наоборот, ходят по городу – каждый раз в разные места, куда надо в общем.
– А как выглядел тот штукатур?
– Длинный такой, с усишками. Рожа полотенцем перемотана, наверное, зуб болит. Ну он и работал-то всего ничего, часу не прошло – его и след простыл.
– А кто заказ дает, чтобы эти штукатуры пришли?
– Да Иван Лукич Жучков, наш помощник казначея. Он как раз всем хозяйством и ведает. Вон, его в кабинете большом видать. Вон – окошко его.
Поблагодарив дворника, Родин кинулся в общий кабинет полицейской части и подошел к седоусому помощнику казначея.
– Здравия желаю, Иван Лукич, – сказал он.
– И вам не хворать, – ответил Жучков, приподнимаясь. Его лицо пересекал багровый шрам от сабельного удара.
– Скажите, а откуда вы берете, положим, штукатуров, если стену надо подлатать?
Жучков неспешно вынул из ящика стола пухлую ученическую тетрадь и раскрыл на одному ему ведомой странице.
– У нас шестеро подрядчиков, – он ткнул заскорузлым пальцем на убористо написанные строчки, – Мафасуилов, Биденко, Джебраилов…
– Не надо их перечислять, – прервал его Родин, – просто расскажите мне систему.
– Штукатурными работами ведают у нас Биденко и Дворянчиков. Я их обычно использую по очереди, чтобы не возгордились. Чтоб знали: если чего не так – мигом с другим буду работать. Они ко мне обычно приходят в конце недели и спрашивают, не надо ли чего, я им заказы и даю. Если что срочное – посылаю кого-нибудь к ним в контору. Они приходят, работают, делают что надо, потом я проверяю, пишем акт приемки, и я его потом через кассу оплачиваю.
– А вчера кто из них работал? Стенку штукатурил?
– Э-э… Какую стенку?
– А вот эту! – Родин показал пальцем. – Прямо над решетками!
– Да вроде никто… – замялся Жучков. – Они ж ту стенку еще третьего дня штукатурили, да еще и побелили.
– Иван Лукич, вчера видели высокого рабочего с усиками, и он штукатурил эту стену. Кто это мог быть? Как его тогда пропустили на двор? – спросил Родин, хотя ему уже было отлично ясно, что ответит Жучков.
– А чего ж не пустить? Дежурный их всегда пускает, чтобы меня лишний раз не дергать. Кто был – я не знаю, только одно скажу. Раз я акт приемки не подписал, значит, и оплаты им не видать, вот как! – После этого он показал на статью в газете. – Надоело мне тут, на штабной работе. Сил нет с этими подрядчиками возиться. Вон пишут, япошки зашевелились. Манчжурию им, вишь ты, подавай. Скорей бы война, я сразу на передовую… надерем косоглазым под хвостом…
– Нам еще повоевать придется, – улыбнулся Родин, проглядывая крикливую статью о прогнозируемом разгроме устаревшей и слабовооруженной японской армии.
Тут в кабинет вошел дежурный и доложил:
– Георгий Иванович, там коляску подали. И письмо, письмо вам из дома. Сказали срочно прочесть, уж четвертый день у дежурного лежит.
Родин попрощался и пошел вниз. Когда он проходил мимо открытой двери кабинета Мамонтова, то услышал:
– До свидания, Георгий Иванович, и прошу вас подумать над моим предложением!
* * *
Я ухожу, Георгий. Была уверена, что, приехав из Крыма, ты поедешь сперва в управление полиции, а не ко мне, так что отправила письмо туда.
В общем это все, что я хотела тебе сказать. Но ты, я знаю, захотел бы объясниться. Изволь. Я знаю, что ты найдешь «Зеркало шайтана» и счастье со спокойной девушкой из хорошей семьи. Вроде Полиньки. Или еще кого-нибудь. Она ничем не запятнает твоей репутации, и дом будет в надежных руках. А из путешествий тебя будут встречать румяные дети и горячий ужин. Все происходит так, как и должно, Георгий. Ты любишь мир и жаждешь его открывать. Я ищу, где от него закрыться. Нам в разные стороны. Я уезжаю на Гаити. Туда, где ничего не происходит. Писать картины и смотреть на океан. Быть одной. Откуда деньги? – слышу я твой практичный вопрос. У меня есть поклонник. Московский купец. Он очень богат и очень похотлив. Надеюсь, и столь же щедр. Впрочем, подробности моей личной жизни тебя больше не касаются. А вообще, это все не важно. Прощай. Л.
